«Казнюсь, мучаюсь... но не раскаиваюсь!»

Думи мої, думи мої,
Квіти мої, діти!
Виростав вас, доглядав вас — 
Де ж мені вас діти?..
В Україну ідіть, діти!
В нашу Україну,
Попідтинню, сиротами,
А я тут загину.

Т. Шевченко

Это самая видная, самая симпатичная личность Украйны нашего времени…

Л.П. Блюммер, 1860

…эта болезненная форма представляется в высшей степени сложной…

С.П. Боткин

В течение последних двух десятков лет идет непрерывная «переоценка ценностей» и вчерашние кумиры «повергаются в прах». Ну, во-первых, едва ли этого человека можно назвать кумиром, а, во-вторых, оттого что его перестали считать национальным гением, история его болезни, его «клинический случай» не стали менее запутанными, поучительными с врачебной точки зрения и менее горькими в итоге. Итак, Тарас Григорьевич Шевченко и его таинственная болезнь…

Будущий кобзарь родился в многодетной семье — у него было три брата и две сестры. Мать поэта, Екатерина Акимовна, умерла от неизвестной болезни в сорок лет, отец — в возрасте пятидесяти лет. Детство Шевченко, когда он выжил чудом (детская смертность в то время в России достигала 50%, а сестра Шевченко, Мария, ослепла, заболев трахомой), прошло сначала с мачехой, затем в семье брата отца, которого приемные дети именовали «палачище». Вероятно, это был тот еще «перец», так что постоянные жалобы Шевченко на тяжелую долю не были поэтическим преувеличением (порка розгами была одним из любимых развлечений «просвещенных» российских дворян!). А дальше рассказывает сам Тарас Шевченко: «В 1832 году мне исполнилось восемнадцать лет, и так как надежды моего помещика на мою лакейскую расторопность не оправдались, то он, вняв неотступной моей просьбе, законтрактовал меня на четыре года разных живописных дел цеховому мастеру, некоему Ширяеву, в С.‑Петербурге. Ширяев соединял в себе все качества дьячка-спартанца, дьякона-маляра и другого дьячка-хиромантика; но, несмотря на весь гнет тройственного его гения, я в светлые весенние ночи бегал в Летний сад рисовать со статуй, украшающих сие прямолинейное создание Петра».

Вот как раз во время обучения у В.Г. Ширяева Шевченко впервые тяжело заболел весной 1837 года. Ему было выдано денежное пособие (50 рублей) комитетом Общества поощрения художников. На эти деньги его друг И.М. Сошенко, привлекший к делу некоего доктора А.С. Жидовцева, поместил Шевченко петербургскую больницу Св. Марии Магдалины («Больница св. Марии Магдалины была новейшим лечебным учреждением того времени. Она славилась исключительным порядком, чистотой и уютом, новыми совершенными методами лечения. Здесь производились самые сложные в то время операции, применялись новые улучшенные методы перевязки и лечения ран, признанные опытом последних лет самыми передовыми», — говорится в «Очерке существования больницы Св. Марии Магдалины в С.-Петербурге за 50 лет, 1829-1879», — пишет исследователь), где его лечащим врачом оказался дед (по материнской линии) В.И. Ленина — Александр Дмитриевич Бланк. Он родился в 1803 г., в 1820 г. поступил в Петербургскую медико-хирургическую академию и окончил ее со званием лекаря в 1824 г. Затем был врачом в Поречье Смоленской губернии, но уже в 1825 году перевелся в Петербург врачом при полиции. На этой службе, как гласит формуляр, «ему неоднократно объявляемы были благодарности за расторопность и усердие к службе, оказанные при возвращении к жизни утопших и угоревших». В 1832 году определяется сверхштатным ординатором в больницу Марии Магдалины и становится врачом Морского ведомства (ему было поручено «исправлять дежурство при Лазарете Главного Адмиралтейства и пользовать случающиеся болезни офицеров при 23-м флотском экипаже»). Опыт работы с утопшими и угоревшими петербуржцами или со здоровыми моряками (больных немедленно списывали!) не дает оснований называть штаб-лекаря А.Д. Бланка «наиболее образованным и опытным врачом», как это делает В.Д. Розенберг (2009). Что за болезнь была у Шевченко? Лихорадка, определяемая на ощупь (термометра европейские, а тем более российские врачи тогда не знали!), боль в суставах, одышка. «...Болезнь Шевченко началась острым лихорадочным состоянием. В автобиографической повести «Художник» Тарас Григорьевич описывает эти трудные дни своей болезни, когда бросался он в горячечном бреду, горел от невыносимого жара. Заболевание длилось долго и проходило тяжело. Восемь суток Тарас был без памяти, между жизнью и смертью», — пишет биограф. Совершеннейшей глупостью выглядит утверждение В.Д. Розенберга, что А.Д. Бланк заподозрил у больного «ревматизм» и провел «соответствующее лечение». Болезнь Шевченко была скорее состоянием, которое в то время именовали «тиф» (от др.-греч. τῦφος — дым, туман, помрачнение сознания — собирательное название некоторых инфекционных заболеваний, сопровождающихся нарушениями психики на фоне высокой лихорадки и интоксикации). Напомню, что врачи в России в то время не знали диагноза «ревматизм» в современном толковании. Основополагающие работы Г.И. Сокольского и Ж.-Б. Буйо, связавшие поражение суставов и эндокардит в единую нозологию (болезнь Буйо-Сокольского), вышли в 1838 г. и 1841 г. соответственно, а Израиль (Сруль) Бланк провидцем не был! И не его «заботливый уход» и «соответствующее» лечение были причиной последующей восьмилетней ремиссии болезни Шевченко, а естественный патоморфоз болезни, если это был ревматизм, в чем есть очень большие сомнения!«Молодость брала свое... я, как тот сказочный пресловутый богатырь, оживал и крепчал не по дням, а по часам... В какую-нибудь неделю после двухнедельной горячки стал на ноги и ходил, придерживаясь за свою койку», —вспоминал сам Шевченко.

Осенью 1839 года Шевченко снова заболевает «тифом» и снова, к счастью, выздоравливает — без реального лечения. Третий эпизод произошел в декабре 1845 года, во время пребывания Шевченко на Украине. У него снова развивается некое «тифозное заболевание», от которого его лечит врач Андрей Осипович Козачковский (1812-1889). Он учился в Петербургской медико-хирургической академии, окончив которую, в августе 1835 года был зачислен в 27 флотский экипаж, плавал на бриге «Филоктет», кораблях «Березино», «Бриен». Шевченко познакомился с ним осенью 1841 года в Петербурге, после увольнения Козачковского в сентябре из Морского ведомства. Потом он служил врачом в Курске, а с 1844 года Козачковский в Переяславе — сначала «городовым» (городским) врачом, позже преподавателем медицины в духовной семинарии. Шевченко впервые навестил его в августе 1845 года, ездил с ним в соседние села Андруши и Монастырище. В октябре 1845 года поэт снова приехал в Переяслав и пробыл у Козачковского (с перерывами) до начала января 1846 года. Находясь в ссылке в Орской крепости, в 1847 году Шевченко заболевает снова, и опять-таки ему, в такой глуши, попадается гениальный врач, штаб-лекарь отдельного Оренбургского корпуса К.Б. Богословский, который опять ставит диагноз «ревматизм», но уже с поражением сердца, и якобы обращает особое внимание на «изменения со стороны сердца и убедительные клинические проявления сердечной недостаточности».Интересно, доктор проводил у Шевченко аускультацию и перкуссию? В это время лишь очень немногие петербургские профессора (Шипулинский, Зейдлиц, Здекауер) владели этими методами, знал их Г.И. Сокольский, а абсолютное большинство и столичных, и периферийных клинических профессоров не знали (начиная с Мудрова, Дядьковского и Овера). И вдруг в Орске находится врач, владеющий этими методами. Фантастика! Примечательно, что только здесь впервые сам Шевченко говорит о своем «ревматизме». В письме от 11 декабря 1847 г. он пишет: «...осенью мучил меня ревматизм...», 20 декабря 1847.: «...заболел я сначала ревматизмом, тяжелый недуг…», 12 апреля 1855 г.: «...ревматизм меня быстро разрушает».При этом в эпизоде 1847 года указывается еще и на цингу: «Встретила меня цинга лютая, и я теперь как Иов на гноище... Так мне теперь тяжело, так тяжело...». Через два месяца, 28 февраля 1848 г.: «Пугает меня настоящая болезнь скорбут». Однако снова блестящие способности врача, лечение (какое?), постельный режим и улучшенное питание возвращают Шевченко к жизни. В Новопетровском летом 1850 г. Шевченко заболевает«перемежающейся лихорадкой» (малярией?), и его успешно излечивает младший врач Раимского лазарета А.Г. Лавров. 25 сентября 1855 г. Шевченко пишет: «Возвратясь из Ханга-Бабы, выдержал порядочный пароксизм лихорадки». Замечу, что все эти эпизоды объединяет только один симптом — лихорадка, определяемая врачами «вручную»! Только справились с «малярией», как заболели глаза — приступообразная боль, снижение зрения:«Горе творится со мною, и не одно, а все беды упали на мою голову. Одно —то, что скука и безнадежность давит сердце, а второе — нездоровится и с того дня, как привезли меня в этот край, ревматизм, цингу претерпел, слава богу, а теперь зубы и глаза так болят, не знаю где деться». Тут уже в дело вступает батальонный лекарь Новопетровской крепости С.Г. Никольский. И снова победа, снова «исцеление».

После освобождения из ссылки Шевченко уже очевидно болен: он (в 44 года!) выглядел стариком, похудел, кашлял, была одышка, отеки, боль в области сердца, слабость и утомляемость. «Во красную шапку приняли веселого, бодрого душой, с густыми русыми волосами, а из-под этой красной шапки вернулся он с седой бородой, совсем лысой головой, с навеки потерянным здоровьем», —писал современник.Судя по воспоминаниям современников, Шевченко начал в Новопетровском пагубную «игру» с «зеленым змием», хотя сам он говорит об этом с юмором: «Так как от глумленья пьянственного у Тараса колеблется десница, и просяй шуйцу, но и оная в твердости своей поколебася (тож от глумления того ж пагубного пьянства)… Далее не жди тож от Тараса, о! бедное, им любимое человечество! никакого толку, и большого величия, и мудрого слова, ибо — опохмелившийся, яко некий аристократ…, опохмеление немалое и деликатности не последней, водка вишневая, счетом пять (а он говорит 4, нехай так буде), при оной цибуль и соленых огурцов велие множество». В Астрахани, через которую он проезжал, возвращаясь из ссылки, он снова заболевает, и Шевченко лечат младшие лекари 45 флотского экипажа, Игнатий Францевич Муравский (1824-?) и Степан Андреевич Незабитовский (Незабытовский) (1829-1902), выпускники Киевского университета, участники войны 1854-56 гг. По дороге в Москву его посетила новая напасть — он говорит о «легком воспалении в левом глазе и зуде на лбу»: «Во Владимире я взял розовой воды и думал все покончить этим ароматическим медикаментом. А вышло не так, как я думал…потому что глаз мой распух и покраснел, а на лбу образовалось несколько групп прыщей».Шевченко описывает проявления… герпеса! В Москве он обращается к своему знакомому по Нижнему Новгороду — доктору Дмитрию Ивановичу ВанПутерену (1823-1877), который прописал ему «английскую соль, зеленый пластырь, диету и по крайней мере неделю не выходить на улицу», потом «…прибавил еще два лекарства для внутреннего и наружного употребления и посулил мне по крайней мере неделю заточения и поста».

После отъезда Д.И. ВанПутерена в Нижний Новгород лечащим врачом Шевченко стал доктор медицины Дмитрий Егорович Мин (1818-1885), видный переводчик и менее известный врач. Его знают как судебного медика и гигиениста. Окончил в 1839 году Московское отделение Медико-хирургической академии. В 1839-1855 годах — ординатор в Ново-Екатерининской больнице, в 1858-1878 годах — адъюнкт кафедры государственного врачебноведения по курсу гигиены и эпизоотологии (1858-1862) Московского университета. Неизвестно откуда взялся этот пассаж: «При обследовании доктор Д.Е. Мин обращает особое внимание на превалирование у больного признаков сердечной недостаточности, а также проявления ревматической болезни сердца». Да не было этого! И не был Мин знатоком сердечной патологии. Его докторская диссертация была патологоанатомической работой и посвящалась…«тифозному истощению»! Герпес Шевченко прошел сам по себе, независимо от усилий Ван-Путерена, некоего «доктора-немца» и Мина! Вряд ли его можно вылечить минеральной водой, диетой и постельным режимом, которые рекомендовал Мин. Кстати говоря, Шевченко «прикалывается» над Мином:«Дмитрий Егорович Мин — ученый переводчик Данта и еще более ученый и опытный медик. Поэт и медик — какая прекрасная дисгармония». А вот другой врач, любопытная личность, как диагност был «покруче» Ван-Путерена и Мина! Любопытно при этом, что его тоже больше прельщали литературные лавры! Николай Степанович Курочкин (1830-1884) по словам современника, «…был очень неказист со своим тучным туловищем на коротеньких ножках, одутловатыми щеками, лысиной во всю голову и картавым голосом, не произносившим буквы р. Прибавьте к этому платье, висевшее на нем мешком, словно оно было с чужого плеча, никогда не чистившееся и все в пятнах, и, наконец, вечно грязные руки с траурными ногтями. По одному этому внешнему виду он олицетворял собой тип циника. Таков же был он и по всей своей обстановке. В квартире своей он положительно по уши утопал в грязи. Сборная мебель его, дряхлая и полуразрушенная, была завалена книгами и газетами; решительно негде было присесть, а если оставались свободными два-три стула, и вы брались за них, хозяин с ужасом останавливал вас:  — Что вы, что вы! Нельзя, нельзя! Сейчас рассыпется, и вы очутитесь на полу!.. Везде и на всем лежали толстые слои пыли. На столе перед диваном чего только не могли вы найти. Тут, среди книг и газет, красовались пепельницы с массой окурков, коробки с папиросами или спичками и пустые, несколько недопитых стаканов, в свою очередь наполненных окурками, тарелка с недоеденной селедкой, баночки с лекарством и, к довершению всех благ, стакан, в который хозяин плевал. Среди всего этого хаоса Курочкин вечно сидел, сгорбившись, на диване, поджавши по-турецки свои маленькие ножки и опираясь руками о подушку, которую клал себе на ноги. Он окончил курс…в медико-хирургической академии, успешно выдержал экзамен на доктора, поступил на медицинскую службу и плавал по Средиземному морю на каком-то …судне. Одним словом, карьера его слагалась вполне удачно, и вдруг он все это бросил и свернул на литературную дорогу, где он никогда не выходил из рядов никому не известной посредственности и вечно терпел нужду, едва сводя концы с концами при своей одинокой жизни. К этому всему присоединялась вечная борьба с десятками болезней. Чего только ни подозревал в себе Курочкин: и диабет, и аневризм, и гипертрофию сердца, и движущиеся почки, и пр. и пр. Вечно обставлен он был лекарствами, причем сначала был приверженцем аллопатии, а затем ударился в гомеопатию, а кончил гипнотизмом… Над этой мнительностью Курочкина много потешались, но не принимали в расчет того, что если у Курочкина и не было тех болезней, какие он в себе подозревал, то во всяком случае разве мнительность — не своего рода болезнь, и разве человек с вполне здоровым самочувствием станет ни с того ни с сего пичкать себя всякой медицинской дрянью? К тому же преждевременная смерть Курочкина в достаточной мере оправдала его мнительность». Но как бы то ни было, именно Курочкин первым поставил диагноз порока сердца М.Е. Салтыкову-Щедрину и, осмотрев Шевченко, впервые сказал о грозном прогнозе болезни. Н.С. Курочкин, кстати говоря, блестяще владел аускультацией сердца. Ему было можно верить!

…Ухудшение состояния Шевченко началось приблизительно с осени 1860 года. Это и немудрено: он вел не слишком упорядоченный образ жизни, да и лечения никакого не было, медицина того времени была лишь «созерцанием смерти дипломированными врачами». «23 ноября (1860 г. — Н.Л.), встретившись у М.М. Лазаревского с доктором Бари, он (Т.Г. Шевченко — Н.Л.), особенно жаловался на боль в груди. Доктор, выслушав грудь, советовал Тарасу Григорьевичу поберечься. С тех пор здоровье его плошало со дня на день. Январь и февраль просидел он почти безвыходно в комнате, изредка только посещал коротких знакомых», — пишет биограф. Эдуард Яковлевич Бари (1827-1893) — выпускник Петербургской медико-хирургической академии, психиатр, доктор медицины, в будущем действительный статский советник, директор Детского приюта княгини Белосельской-Белозерской. О его диагностических способностях говорить сложно, поскольку следа в истории медицины он не оставил, чего нельзя сказать о его сыне, Адольфе Эдуардовиче Бари (1870-1937), который окончил Военно-медицинскую академию в 1893 г., был сверхштатным ординатором терапевтического отделения больницы Марии Магдалины (1893), стажировался за границей (1894). С осени 1896 занимался в Анатомо-физиологической лаборатории при Клинике душевных и нервных болезней профессора В.М. Бехтерева. Доктор медицины (1898), диссертация «О возбудимости мозговой коры новорожденных животных». Профессор Психоневрологического института. В 1895-1901 помощник В.М. Бехтерева по Военно-медицинской академии. Тут есть два совпадения: в больнице Марии Магдалины работал когда-то и Э. Бари, и если ему довелось лечить Т. Шевченко, то в частной психиатрической лечебнице, директором которой был А.Э. Бари, в 1906 году лечился художник М.А. Врубель.

…Между тем судьба отсчитывала последние мгновения жизни Т. Шевченко: ухудшение состояния продолжалось, но, вопреки утверждениям биографа, не было повторной («спустя 24 года после начала заболевания») госпитализации в больницу М. Магдалины. Доктор Э.Я. Бари лечил его дома. Кроме Бари к лечению Шевченко был привлечен гоф-медик, т.е. врач, служащий в придворном ведомстве для оказания помощи придворным чинам и служителям, Петр Адамович Круневич (1825-1871). Интересно, как польский диссидент, сосланный в Оренбург в 1850 г., в 1857 г. оказывается гоф-медиком? В феврале 1861 года состояние Шевченко ухудшилось до крайности, причем основные симптомы — интенсивная «жгучая боль в груди», одышка, ортопноэ. Э.Я. Бари предположил, что «водянка перекинулась на легкие». Загадочный диагноз: плеврит, пневмония, отек легкого? Лечение было в духе того времени: «шпанские мушки» на грудную клетку, опий, компрессы. Примечательно, что ни один из биографов не упоминает о кровопускании, которое в данном случае (при недостаточности левого желудочка) по крайней мере облегчило бы состояние больного. Примечательно, что смерть Шевченко была внезапной («упал и умер»), как смерть коронарного больного, однако в заключении Э.Я. Бари говорится об «органическом расстройстве печени и сердца и водяной болезни». Под «водянкой» тогда понимали и асцит с анасаркой, и плеврит, поэтому трудно говорить с определенностью. Сыграли роль «тифы»? Был ли, действительно, «ревматизм» с формированием порока сердца, был ли, в конце концов, алкогольный цирроз печени? И как влияла на все это тоска по Украине:

Як умру, то поховайте
Мене на могилі
Серед степу широкого
На Вкраїні милій,

Непонятно, почему так агрессивно набросились (О. Бузина) на несчастного Шевченко? Современники часто «прикладывали» писателей, которых у нас принято считать великими: «Щедрин — генерал и сквалыга, а Некрасов — первостатейный кулак, картежник и весь сгнил от разврата с француженками». «Некрасов аферист от природы, иначе он не мог бы и существовать, он так с тем и родился...» и т.д. По сравнению с ними Шевченко, действительно, фигура страдальческая, но ведь настоящего поэта без трагедии не бывает.

Николай Ларинский, 2013